Подготовка для сибир<ской> язвы — голод, тогда и на людях; в В. уезде до 400 чел. Ниловцы — и в Белозерск бурлаки приходят на заработки; работы нет, <нрзб> теперь, застой судов. Ждут, мрут массами, подождав, отпр<авляются> с тифом в Арх<ангельскую> губ<ернию> обратно. Идут больных целые партии изнур<ительно?> далеко <нрзб>, верст 400.
Весной тиф от недост<атка> пищи, лихорадки при разлитии вод.
Без лекарства, для принятия мер против распр<остранения> отделение больных. <Нрзб>. Зарывание трупов.
На барках 3–4 креста — покойники, везут до 1-го погоста.
(Вельяшева, ее муж, от них сведения о голоде.)
От укушения насекомых.
15 лошадей тянут барку.
Крестьяне крик услышали,
Выходят на поляночку.
Какой-то человек
На бугорке
Один как перст стоит,
Стоит кричит да сам себя
То по лбу, то…
Да как припрыгнет вдруг,
Как заюлит: как будто бы
Ему кто на мозоль наступил.
Крестьяне подошли.
Военной, что ли? шапочка
С каким-то знаком красненьким
И эполеты белые,
Сертук с зеленой прошвою…
«Чего тут орешь?»
— Жду кучера, послал его
Поглядеть, далеко ли
Дорога на Шексну? —
И в лоб ладонью хвать себя…
«Что, комары проклятые?
Они у вас сердитые.
Мы тоже заблудилися,
Почт<енный?>, мы нездешние.
А ты не бей, рассердятся —
До смерти заедят».
Достойно замечания:
Ни одному из стр<анников>
Не приходило в голову
Из места зачум<ленного>
Убраться поскорей.
На правом берегу поют:
Жена к реке,
А муж за ней.
«Куда идешь?»
— Портки стирать. —
«А где ж они?
Утопишься —
А детки-то?»
На левом берегу поют;
В руке топор,
В другой возжа.
«Куда идешь?»
— Тебе на что? —
Жена глядит —
И в ноженьки:
«Голубчик муж,
Не вешайся».
Эта песня из новой главы «Кому на Руси жить хорошо», которую я собираюсь писать. Действующие лица — семь мужиков, сторож, ветеринарный врач, на пикете офицер путей сообщения, посланный своим начальством для дознания о сибирской язве, и, наконец, исправник. После сцены сибирской язвы, под утро, среди этой обстановки — вопрос крестьян к исправнику, рассказ его, которым я поканчиваю с тем мужиком, который утверждал, что счастлив чиновник.
И точно видишь: грехам на тебе и счету нет… да только не в том они — не в тощей курице и пр. Пальцем в небо попала литература. А подымай выше! Грехи на тебе самые черные. Прежде думал: исполняю долг, закон — и спал спокойно. А тут не стало спаться. Пуще всего подати, подати да мужицкие ваши преступления. Как позовет тебя губернатор да даст приказ во что бы ни стало к такому-то… очистить… Ну и едешь во всё свое царство, в уезд, словно в воду опущенный, — знаешь, что везешь туда горе, слезы; и столько-то этих слез и горя! Самому на себя странно; думаешь: ну что я нос-то опустил в самом деле? Ведь не на разбой еду? — долг исполнять. А тут тебе совесть или какой-нибудь г. Щедрин на память придет, долг долгу рознь… Зверем-то не всякий родится, даже редко, чтоб чувствовал удовольствие, как зубы валятся изо рта мужика, борода редеет, да чтоб кричал, бранился, всё это комедия; совсем невесело залезать в бабий сундук, где у нее праздничное платье да холст на саван, отрубать горенку, вести на продажу коровенку и видеть, как ребята за нее цепляются, как за кормилицу… ну да сами знаете… ну так вот тут устой. Дери бороды, бей в зубы! А преступления? То и знай «не виновата», а ты его под кнут, а ты его в Сибирь. А то взятки. Яичница! Сивуха! Сколько ни надери коры в лесу, кроме лаптей ничего не поделаешь из нее. А и тут случалось покрывать, и вот за какую-нибудь бедную девку, что спас от плетей (родила, хотела подкинуть, утопила), вот та моя-то курица простится, думаешь… Я вор! Не знаете, где воры-то. Вы воры, что ли? Ну а я чем хуже вас? Каков поп, так<ов> приход. По Сеньке шапка.